Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль

«Ведь всё время твержу, пытаюсь вбить ему в голову, чтобы отбивал себе такт ногой».

Моцарт взял скрипочку из рук малыша, проверил строй, сыграл несколько нот. В эту минуту помещение преобразилось. Жена привратника в блаженстве замерла, мальчишка открыл рот, глаза его засветились. Когда Моцарт подал ему скрипочку – смутился, а отец с половником в руке настойчиво шептал ему в ухо:

«Запомни, это сам господин Моцарт держал в руках твою скрипку. Если не будешь играть каждый день чисто и ритмично, так… не буду любить тебя».

Если бы не половник в его руке, так вполне смотрелся бы он как простой солдат перед неожиданно представшим перед ним генералом. Полон почтения и священного трепета перед обожаемым повелителем.

«Не беспокойтесь, письмо немедленно будет доставлено на почту. Я сам его отнесу, маэстро».

И уже надевает плащ, нахлобучивает на голову шляпу, отдаёт привратницкие поручения своей жене, смущённой, улыбающейся и приседающей. Моцарт обратил внимание на освещённый в углу кухни вертеп. Подошёл к нему, с умилением разглядывал простенькие фигурки, изображающие рождение Христа. Обернулся к мальчику:

«Знаешь какие-нибудь Рождественские песенки?»

Малыш покраснел ещё сильнее и не мог вымолвить ни слова. Мать ответила за него:

«Знает, с утра до вечера поёт нам Рождественские колядки. Спой господину Моцарту какую-нибудь».

После многочисленных пререканий, подмигиваний, угроз кулаком из-за юбки малыш, наконец, трогательным голоском запел:

«Что случилось в городе Вифлееме…»

Он пел чистенько, и его голосок пробивался через кухонный полумрак, как родник в лесу. Моцарт положил ему в руку монету и ещё раз погладил малыша по головке:

«Играй красиво и слушай себя, и особенно будь внимательным к ритму, отбивай такт ногой, и я так делал».

– 3 —

Моцарт вышел с Констанцией и Хофером из комнаты на террасу. Понемногу начало темнеть. Внизу, в Праге, в окнах уже горели огоньки, и дым стелился по белым крышам, похожий на сказочных мудрых змеев, постепенно укрывая их сумраком. Часы Святого Витта пробили четырежды. Ещё больше часа до вечера. Моцарт нагнулся, в два счёта слепил снежок, швырнул его в спину Констанции и пустился в бегство.

Вечер был великолепный. Разговор о театре перемежался знаменитыми блюдами и вином. Это Моцарт завёл речь о пражских театрах. Хотел больше разузнать о них, прежде чем появиться там самому. Старый граф, чешский Тун, отлично информировал гостя. Сам он был театральным меценатом, в давние времена открыл в своём дворце на Пятикостёльной площади театр, через который прошло множество театральных трупп.

Ни один директор не прогорел, потому что граф разбирался в искусстве и на многое закрывал не только один, но частенько и оба глаза, особенно когда вставал вопрос об оплате, и директор вздыхал, что много расходов, жалований, много больничных листов он вынужден давать…

Моцарт был полон жадного внимания, он много слышал о музыкальности Праги и теперь сможет убедиться собственными глазами и ушами, правда ли то, что говорят, что музыка и Прага слились воедино.

Старый граф Тун рассказывал Моцарту о первых операх в Праге. Это была итальянская опера, иначе не могло быть, ведь она завладела всеми европейскими дворами. Тун говорил о замечательном представлении оперы «Constanza e Fortezza», которую давали во время коронации императора Карла YI в качестве чешского короля на пражском Граде. Это было в 1723 году. Тун был ещё мальчишкой, но те сильные впечатления глубоко проникли в его душу. Тогда съехались все сливки европейской музыки. Оркестр более ста двадцати музыкантов, огромный. Играл в нём сам прославленный Тартини, пели лучшие оперные певцы, разумеется, итальянцы. Об этой оперной коронации говорила потом вся Европа.

Другое представление было в 1732 году. Это уже было в Праге, теперь – Глюк. И Моцарт вспомнил во время рассказа, как ему Глюк однажды в Вене описывал это славное представление. Тун говорит:

«Это был, конечно, импровизированный театр на пражском Граде. У нас тогда ещё не было постоянного здания, предназначенного специально для театра. Самое большое затруднение было с большим залом. Наконец, построили театр, который был назван «Народным», в Котцих.

Там играла немецкая театральная и оперная труппа Вахра, она считалась одной из лучших в Австрийской монархии. И я вместе с чешским дворянством также открыл театр в нижнем дворце на Пятикостёльной площади, и там играла итальянская опера попеременно, то в Котцих, то у нас.

Интерес к театру стал расти, тут граф Ностиц решил построить большое здание для театра на Каролинской площади. Но дело продвигалось нелегко. Он имел большие бои с университетом и близлежащим костёлом.

Ему были выставлены веские причины против, что университет, мол, будет иметь проблемы со студентами, а костёл будет страдать от находящейся рядом театральной атмосферы. Но только Ностиц выиграл. В 1783 году театр был готов.

Приехал император Йозеф. Но если ему понравился Ностицов театр, то совсем не понравилась Вахрова труппа. Намного больше ему пришлась по душе компания Бондини, которая играла в моём театре на Малой стране.

Его величество не скрывал своего разочарования, и он поручил Ностицу пригласить Бондини, после чего граф Ностиц отказал Вахру и заключил контракт с сеньором Бондини. Тот был в это время импресарио немецкого театра в Драждьянах, а летом они играли ещё в Липско.

Вот и образовался театральный триумвират: Прага – Липско – Драждьяны. Оперу буфф зимой играли в Праге на Старой площади и в моём театре на Малой стране, а летом вся труппа выезжала в Липско и Драждьяны.»

Моцарт был весь внимание:

«А что чаще всего играли?»

Граф Тун:

«Само собой разумеется, в основном итальянцев. Но первый большой успех пражской оперы против итальянской, как отмечено в истории, имела ваша опера «Похищение из сераля». Она игралась в моём театре и также в Котцих. Везде и всюду распевались Ваши мелодии, и началась великая охота за вашими сочинениями.

Во многом здесь велика заслуга Душковых. Благодаря им мы познакомились с вашим творчеством, из Праги разошлось по всей стране. Известно, что чешские музыканты большие умельцы переписывать ноты, один передавал другому – и Моцарт распространился не только по всей Чехии, но и на Моравии».

Смущённый покрасневший Амадей посмотрел на Констанцию, но та была увлечена едой, которая не прекращалась всё это время. Встретившись с мужем взглядом, она слегка моргнула ему, дескать, известность Моцартовой музыки в Чехии приняла к сведению, за что и был поднят тост.

Кофе подали в музыкальном салоне. В углу белел клавир, сверкая золотыми завитушками. Его орнамент в стиле рококо вполне сочетался с общим блеском салона. Старая дворянка с умилением смотрела на Моцарта, который своей непосредственностью покорял сердце каждого, с кем разговаривал.

«Не могли бы вы рассказать, маэстро, когда вы начали играть на клавире?»

– 4 —

Моцарт вздохнул. Тяжело вкратце рассказать историю, которая, в действительности, представляла собой всю его жизнь.

«Как я начал играть? Могу сказать, что от самого рождения. На самом деле, как только научился ходить – больше всего любил подойти к клавиру, послушать сестру Нанинку, как она учится играть.

Я был потрясён этим чудом. Волшебный шкаф. Молчит, а лишь прикоснёшься к нему пальцами – начинает красиво звучать. Скоро мне уже было мало только видеть и слышать это чудо.

Очень быстро мне захотелось самому попробовать, но папенька сказал, что мне ещё рано. Тем не менее, меня не остановил запрет, как только мне удалось прокрасться в комнату, где стоял клавир, я подошёл к нему и решил проверить, как он зазвучит, если я нажму на эти зубики. Открыл крышку, до которой с трудом достал: на меня смотрел длинный ряд белых зубов. Осторожно дотронулся пальцем до одной из клавиш.

Боже мой! Я весь задрожал от блаженства. Стал пробовать дальше, при каждом прикосновении волшебный ящичек издавал красивые звуки. Это было похоже на сказку. Но вдруг открылись двери, и появился отец. Он не ругал меня, но сказал, чтобы я быстро шёл играть с детьми в соседнюю комнату.

Я стал учиться тайно у сестры, но тайна скоро раскрылась, так как клавир всё время манил к себе, однажды папенька меня поймал, когда я бренчал на нём менуэт. Тут уж он меня не выгнал, но молчал, и я очень удивился, заметив в его глазах слёзы, чего прежде никогда не бывало».

Старая дворянка была растрогана, её глаза тоже были влажными от слёз. Моцарт продолжал:

«Отец мне рассказывал, что всё, что мы видим, сотворил Бог. И было красиво, всё, что я видел вокруг себя. Первую красоту звука мне всё-таки показал отец, играя на скрипке. Тогда он был для меня первым сразу после Бога.